• Главная
• О семинаре
  • История Семинара
  • Оргкомитет
  • Правила пользования сайтом
  • Модераторы
  • Часто задаваемые вопросы
• Мероприятия
  • Текущее
  • Архив
• Библиотека
  • Издания семинара
  • Отчеты о мероприятиях семинара
• Участники
  • Вход
  • Список участников семинара
  • Регистрация
  • Дополнить \ Редактировать
• Ссылки

Черноперов Василий Львович. Образы «Россия и русские», «Кайзеровская империя и немцы», «Антанта и народы стран Согласия» на страницах дневника Ю.В. Готье (1917 – 1918 гг.)

Имя специалиста по российской истории и музейного хранителя Юрия Владимировича Готье (1873–1943) занимает достойное место в ряду отечественных гуманитариев ХХ в.[1] Потомок французских эмигрантов, переселившихся в Россию при Екатерине II, он получил высшее образование на историко-филологическом факультете Московского университета, где слушал лекции и участвовал в работе семинаров профессоров Василия Осиповича Ключевского, Владимира Ивановича Герье и Павла Гавриловича Виноградова. По завершении вуза Ю.В. Готье отслужил год в армии, а затем занялся преподавательской деятельностью. Сначала в московских гимназиях и Высших женских курсах профессора В.И. Герье, а с 1903 г. – в Alma Mater.

В стенах Московского университета ученый подготовил и защитил магистерскую и докторскую диссертации. Как исследователя Готье отличали широта научных интересов, любовь к архивным изысканиям и знание языков. В 1913 г. Совет Московского университета избрал его экстраординарным профессором. С 1917 г. он уже ординарный профессор. В стенах Alma Mater ученый преподавал до середины 1920-х гг., затем вместе с большинством коллег-историков перешел в созданный Институт истории РАНИОН. Признанием заслуг Ю. Готье стало избрание в 1922 г. член-корреспондентом Академии наук. Кроме Московского университета он с 1898 по 1930 гг. трудился в библиотеке Румянцевского музея, где дослужился до заместителя директора. В 1930 г. ученого арестовали по сфабрикованному «делу» академика С.Ф. Платонова и на 5 лет отправили в ссылку[2]. По возвращении он преподавал в МИФЛИ и МГУ. В 1939 г. Готье избрали академиком. Скончался ученый в Великую Отечественную войну.

Готье помимо обширного научного наследия оставил интересный дневник, который вел с июля 1917 по июль 1922 гг. Сам историк так объяснял причины, побудившие к его написанию: «…Я, образованный человек, имевший несчастье избрать своей ученой специальностью историю родной страны, чувствую себя обязанным записывать свои впечатления и создать этим очень несовершенный, очень субъективный, но все же исторический источник, который, может быть, кому-нибудь пригодиться в будущем. Я делаю это вопреки всем своим прежним мыслям на этот счет; я именно не хотел писать ни записок, ни заметок, ни дневника, ибо всегда думал, что этой дряни достаточно писано и без меня»[3].

В 1922 г. Готье, опасаясь обысков из-за «отбора кандидатов» на пресловутый «философский пароход» – большевистскую компанию по высылке за рубеж инакомыслящих[4], передал рукопись знакомому профессору из США Ф. Гольдеру[5]. Американец находился в Москве как сотрудник American Relief Administration, помогавшей России в борьбе с голодом, и как ученый, собиравший материалы для созданной в 1919 г. Гуверовской библиотеки при Стэндфордском университете[6]. Так дневник и некоторые другие бумаги Ю.В. Готье оказались в Соединенных Штатах, где пролежали невостребованными более 50 лет[7]. Последнее обстоятельство принципиально важно: дневник ученого не подвергался перед публикацией авторской подчистке в связи с изменившимися взглядами или переработке в угоду политической конъюнктуре.

Дневник Готье впервые был опубликован в 1988 г. на английском языке. Русскоязычный оригинал увидел свет на страницах журнала «Вопросы истории» в 1991–1993 гг. В 1997 г. он вышел отдельной книгой, которая и была использована при подготовке настоящего сообщения. Его цель – выяснить содержание и динамику развития на страницах дневника образов «Россия и русские», «Кайзеровская империя и немцы», «Страны Антанты и их народы».

Хронологически работа, строго говоря, охватывает период с 8 – 16 июля 1917 г. по ноябрь 1918 г. Нижнюю границу определяет первая запись в дневнике Ю.В. Готье, верхнюю – начало демократической революции в Германии и Компьенское перемирие, знаменовавшее окончание Первой мировой войны. Однако в процессе работы возникла необходимость сдвинуть нижнюю границу, так как реперной точкой рассуждений историка о немцах, русских, французах и т.д. является дата, выходящая за рамки дневника, – 1 августа 1914 г. – объявление Германией войны Российской империи.

Обращение к образам стран и народов, изучение их трансформации у одного человека ставит перед исследователем множество задач, из которых, на наш взгляд, выделяются две.

Первая – наблюдающий субъект. Т.е. выяснение вопроса профессиональной подготовки автора, его общественно-политического настроя, непосредственного или опосредованного видения оцениваемых иностранных государств и их жителей.

Вторая проблема, которая встает перед исследователем, изучающим развитие образов стран и народов у конкретного человека, – это определение критериев, по которым автор приближает или отдаляет от себя оцениваемый объект. Данный процесс, по нашему мнению, можно изобразить графически. В центре/середине помещаем самого автора и обозначаем центр как «Я-автор». Выявляемые образы стран и народов размещаются по мере удаления от центра/середины (от автора) в круги «Свой», «Иной», «Другой», «Чужой», «Враг». Каждый круг выражает определенную смысловую коннотацию, т.е. дополнительное, сопутствующее значение языковой единицы. «Коннотация включает семантические или стилистические элементы, определенным образом связанные с основными значением и накладывающиеся на него»[8]. Важно то, что коннотация, предназначенная для выражения эмоциональных или оценочных оттенков высказывания, не только отображает определенную культурную традицию авторов, но и представляет собой разновидность прагматической информации, отражающей не столько сами предметы или явления, сколько отношение к ним изучаемых людей.

Применяя описанное выше графическое изображение, мы в центр конструкции помещаем Ю. Готье, обозначив середину как «Я-Готье». Теперь для определения тех или иных образов в круги «Свой», «Иной», «Другой», «Чужой», «Враг» необходимо «Я-Готье» наполнить содержанием, то есть, опираясь только на анализируемый источник, попытаться создать объемный портрет ученого-историка.

Ю.В. Готье со страниц дневника предстает человеком многогранным. Он и аналитик, и эрудит, и профессионал, занимающийся исторической наукой в самых мало подходящих условиях, и эмоциональная личность с собственной системой моральных и духовных ценностей. Если говорить о его политических взглядах, то здесь выделяются две грани. Готье в период написания дневника, с одной стороны, – ярый противник революции, с другой – сторонник наднационального государства и единой России. Здесь показательны его размышления от 14 июня 1918 г.: «…Я часто думаю о том, почему я не сделался революционером, когда в дни моей юности, так же как и теперь, вся Россия делилась на два лагеря – власть имущих и власть оспаривающих. <…> Я думаю, что в этом вопросе решающее влияние на мое мышление и на мое развитие имели и мать и отец… Пламенный патриотизм матери и ее ненависть к нигилизму, наряду с любовью к большой, процветающей, единой России, а с другой – скептицизм отца по отношению ко многому в русском мире, порождаемый здравым смыслом западноевропейской буржуазии, знающей, что такое истинный труд, и умеющий ценить его: вот те две силы, которые, вероятно, сделали меня навек нейтральным человеком в вековечной русской распре и вложили в меня ненависть как к тем, кто всячески затыкал предохранительные клапаны русской социальной жизни, так и к тем, кто всячески устраивал и готовил взрыв родной страны»[9].

Теперь встает вопрос о тех, кого Готье в период подготовки дневника считал «Своими». Как можно понять из источника, первоначально это была близкая ему по духу думающая и культурно-образованная часть общества, выступавшая с позиций патриотизма, осуждавшая существующие порядки и ратовавшая за сильную власть, опирающуюся на армию[10]. Последнее обстоятельство летом 1917 г. имело для Ю. Готье особое значение. Он верил в то, что лишь укрепление военных внутри России (читай, установление военной диктатуры) является непременным условием «ускорения русской свободы и счастья России»[11], поэтому историк испытал определенные разочарования из-за неудачи генерала Л.Г. Корнилова захватить власть[12].

После установления большевистской власти в октябре 1917 г. у Готье в круге «Свои» остались те же близкие ему по социальному положению и менталитету люди, большей частью коллеги или друзья. Представителей этого круга он называет цивилизованными и интеллигентными. Они сотрудничают с большевиками в силу обстоятельств и проявляют оппозиционность мирными средствами – кулуарными разговорами и участием в церковных службах, в частности, в панихидах по жертвам революционного террора[13].

Чтение дневника не оставляет сомнений в том, что сам Готье периода 1917 – 1918 гг. – человек высокомерно относящийся к простолюдинам, Православной церкви и государственной власти, независимо от ее политического содержания[14]. «Уныние и ужас» вызывали у него не только революционный террор, неразбериха в делах государственного управления, разруха и бытовые неурядицы, но также необходимость обрабатывать землю на своих загородных владениях. «…Конечно, – записал Готье 30 июня 1918 г., – и пахоту можно осилить, но выходит, что право жить в работать вне города в этой проклятой стране покупается тем, что люди, способные к высшей деятельности, должны опускаться до самых элементарных работ, хотя бы и очень полезных»[15].

Несомненно, Ю. Готье в подобных оценках не одинок, и их вполне могли высказывать и другие его интеллигенты-современники. 

Социальная группа, определенная в 1917 – начале 1918 гг. в круг «Свои», на страницах дневника не остается статичной и постепенно раскалывается. Некоторых современников-интеллигентов Готье отдаляет, и они быстро перемещаются в круг «Враги». Первыми туда отправились все связанные с революцией (кроты, подрывающие корни родины), затем те, кто не горел патриотизмом или мало переживал за Антанту. На страницах дневника эта часть интеллигенции была заклеймена как подлая, бессовестная, беспринципная, глупая, переменчивая, больная идиотизмом и не имеющая морали[16]. При описании представителей этой части интеллигенции Готье начинает активно употреблять слово «гориллы», которое первоначально использовал лишь при характеристиках советских лидеров, особенно евреев, и массы русских, не горевших патриотическими чувствами.

Социальное значение слово «гориллы» автор дневника явно позаимствовал у Ипполита Тэна. Как известно, этот французский философ-позитивист, писатель и психолог отметился и на поле исторических исследований. Книга о Французской революции XVIII в. принесла ему всемирную славу и была переведена на все ведущие европейские языки[17]. Именно в ней И. Тэн, сокращая расстояние между природой и человеком, изобразил человека не благородным львом или орлом, а дикой и кровожадной гориллой, готовой «совершенно также как, как в доисторические времена, вонзить зубы в ближнего своего за материальные блага»[18]. У современного человека эта звериная сущность обычно скрыта, но она сразу «всплывает на поверхность» в период общественных потрясений[19]. Кстати, позже выяснилось, что модный историк Тэн при подготовке своего труда не чурался тенденциозного подбора источников, искажения их содержания и иных приемов, обычно трактуемых как грубая фальсификация. В конечном счете французский исследователь Франсуа Виктор Альфонс Олар, проверивший весь справочный аппарат тэновского сочинения, а также примененную им методику и методологию, пришел к выводу, что перед читателями не исследование, а «литературная пиротехника», значение которой лишь в уяснении «умственной биографии» самого Тэна[20].

Вернемся к Ю.В. Готье. Летом 1918 г. в кругу «Свои» у ученого произошли очередные перестановки. Из него в круг «Иные» и даже «Чужие» была переведена близкая ему по менталитету и образу жизни часть образованного сословия. Причиной стал очередной академический съезд. Готье, возмущенный нежеланием участников форума противостоять большевистской политике в области образования, 10 июня 1918 г. начертал в дневнике: «Грустно и стыдно за тех, кто должен бы был считать себя солю земли. Когда видишь это, то невольно приходишь еще раз к выводу, что с таким народом ничего не сделать и что из него ничего не выйдет»[21].

Теперь рассмотрим динамику и вектор развития у Готье образов «Россия и русские», «Кайзеровская империя и немцы» и «Страны Антанты и их народы».

Выше мы уже отмечали, что отправной точкой при анализе суждений Ю. Готье о русских и других народах является начало Первой мировой войны. Ученый встретил бойню как патриот и активно включился в пропагандистскую антикайзеровскую и антиавстрийскую компанию[22]. Как отмечает известный специалист Института всеобщей истории РАН Виталий Витальевич Тихонов, лекции Юрия Владимировича Готье отличал яркий антигерманизм (скорее даже германофобия). Сама мировая бойня виделось ученому логическим продолжением многовекового противоборства немцев и славян, а неудачи российской внешней политики XIX в. он напрямую связал с укреплением после императрицы Екатерины Великой в русской аристократии (т.е. политической элите) германского влияния[23].

Таким образом, если обратиться к графическому изображению стран и народов в описанных выше кругах («Свой» – «Иной» – «Другой» – «Чужой» – «Враг»), то русские в первые годы мировой войны у Готье максимально приближены к центру, к «Я-Готье». Немцы же находятся на далекой периферии в круге «Враг». И главный критерий такой расстановки– отношение Готье к своей стране, ее истории и будущему.

Отмеченная выше расстановка не была неизменной. К моменту, когда Готье решил вести дневник, в его взглядах на Россию и большую часть русских произошел серьезный переворот. Об этом красноречиво свидетельствуют первые слова дневниковой записи от 8 – 16 июля 1917 г. (т.е. примерно через четыре месяца после Февральской революции и падения монархии Романовых): «Finis Russiae» (лат. «конец России»)[24].

Русские в глазах историка превратились из народа, творившего мировую политику, в «искони безмозглый» народ-подлец, в народ-самоубийцу, народ-вора, -труса, -анархиста и -предателя[25]; в «народ-пораженец», чьи победы на Куликовом поле, на Угре, Бородино или под Плевной «были на самом деле или полупоражениями, или замаскированными поражениями»[26]. Летом 1917 г. своеобразным пиком подобных оценок у Готье стала запись от 21 июля: ««Необычайно уродливое явление – отсутствие русского вообще и в частности великорусского патриотизма. В так называемой Российской державе есть патриотизмы какие угодно – армянский, грузинский, татарский, украинский, белорусский – имя им легион, – нет только общерусского, да еще великороссы лишены оного. Как будто великороссы, создавшие в свое время погибающую теперь Россию, совершенно выдохлись, или же понятие общерусского и великорусского настолько отожествилось с режимом политическим, который существовал до последнего времени в России, что и ненависть к этому режиму перенесена была на все общерусское и вызывала эту атрофию общерусского патриотизма»[27].

Приведенный материал позволяет уверенно констатировать, что к начале ведения дневника, лету 1917 г., у Готье русские в своей массе передвинулись из круга «Свои» в круг «Другие» и даже «Чужие».

Полной противоположностью русским у Ю. Готье с первых страниц дневника изображаются немцы. От прежней германофобии у автора не осталось и следа. Впервые кайзеровская империя и ее жители появляются в записи от 18 июля 1917 г., то есть во время, когда на Восточном фронте началось мощное контрнаступление армий Четверного союза, которое быстро ликвидировало временный успех июньского наступления российских войск. «…Из всех народов воюющих, – писал Ю. Готье, – мы оказались наиболее слабонервными и, так как мысль Гинденбурга верна – победят крепкие нервами, то победят все, кроме нас… <…> С немцами мы… не бойцы: они безусловно выше нас во всем и прежде всего в личной стойкости и доблести; их можно ненавидеть, но не уважать нельзя»[28].

Главную причину силы немцев Готье видел в их приверженности идее величия Родины («Deutschland über Alles»), культу силы и торжества[29]. Эти обстоятельства в глазах историка делали поражение России и подчинение ее Германии неизбежным[30]. Причем такой исход со временем стал видеться Готье меньшим из возможных зол. Здесь показательная его запись от 21 октября 1917 г.: «Если бы даже скоро мир, то и это будет не на радость, ибо внутренняя война пойдет дальше, не прекратится и разорение, сопряженное с нею, потому что русская горилла не прекратит погромов и безобразий до тех пор, пока ее не уймет кто-нибудь извне»[31]. И этим ожидаемым дрессировщиком извне по Готье могла стать именно Германия.

Приведенные выше слова ученого буквально за несколько дней до Октябрьского большевистского переворота стали во многом пророческими. Россию с установлением советской власти, действительно, быстро накрыла волна Гражданской войны со всеми ее беззакониями, и страна, как точно отметил писатель Артем Веселый (Н.И. Кочкуров), вдоволь умылась кровью[32].

После Октябрьской революции у Ю.В. Готье противопоставление русских и немцев вышло на новый виток. Теперь Россия и большая часть ее народа виделись ему не иначе как историческим фантомом. 16 ноября 1917 г. он записал в дневнике: «Небывалый в мировой истории случай, когда большой по числу народ, считавшийся народом великим, мировым, несмотря на все возможные оговорки, – своими руками вырыл себе могилу за восемь месяцев. Выходит, что самое понятие о русской державе, о русском народе было маревом, блефом, что все это только казалось и никогда не было реальностью»[33]. И тут историк вновь вспоминает о немцах. Происходит закрепление их образа как будущих хозяев России. Причем их приход в страну, по мнению Готье, произойдет «при полной и непритворной радости громадного большинства русских горилл, неудержимо влекомых к родной и милой плетке хозяина»[34].

Касательно русского народа, Готье в начале 1918 г. на страницах дневника заметил, что он превратился в «пангурово стадо, бросающееся в море», то есть в безумную массу, охваченную паническим, самоубийственным страхом из сатирического произведения Франсуа Рабле[35]. В доказательство правоты этого возгляда Ю. Готье на страницах дневника ссылается не только на собственные наблюдения, но и на жесткие оценки России и русских в произведениях авторитетных авторов – Петра Яковлевича Чаадаева[36], Василия Осиповича Ключевского[37] и Астольфа Луи Леонора де Кюстина[38].

В противовес негативным характеристикам русских немцы у Готье наделяются новыми эпитетами, характерными для народа-господина. Рассуждая о начавшихся контактах большевиков с германским командованием в Брест-Литовске, автор дневника употребляет следующее характерное выражение: «немцы отодрали» советских делегатов[39]. Одновременно Готье укрепляется в мысли, что германцы – это панацея от большевистской вакханалии. После известия об убийстве революционными матросами депутатов-кадетов Учредительного собрания Федора Федоровича Кокошкина и Андрея Ивановича Шингерева 9 января 1918 г. на страницах дневника появилась следующая запись: «…все идет с каждым днем хуже; а выход в будущем разве только немецкий принц, посаженный при помощи немцев же, um die russischen Schweine zu frischen [для того, чтобы освежевать (разделать) русскую свинью – В.Ч.]»[40].

Более обстоятельно на страницах дневника на тему «Отношения русских и немцев в будущем» Готье размышлял после провала первого раунда переговоров в Брест-Литовске и последовавшего 18 февраля 1918 г. наступления германских войск[41]. «Большевики просят мира у немцев, – записал он 21 февраля 1918 г., – а немцы идут вперед и забирают несчастную русскую землю. <…> Но что они хотят? Еще раз выторговать у большевиков выгодные, даже гораздо более выгодные, чем в Бресте, условия или же хотят устранить их, потому что они им не нужны для разложения России, доведенного до пределов, и потому что очаг пугачевщины на всей территории бывшей империи русской не может быть терпим с точки зрения Западной Европы: ведь такая зараза не может не оказать своего влияния и на Европу. Для немцев прямой расчет восстановить куцую Россию в виде монархии и… властвовать в ней. Если будут перовое, т.е. торговля с большевиками, то нам, цивилизованным людям, будет еще хуже, чем было, а если второе, то, значит, нам предстоят новые испытания… Господство немцев, возможная немецкая оккупация – реально это означает пяту завоевателя, оскорбления, презрение белого к цветному, немцев к русской свинье, но, по всей вероятности, – восстановление старого механизма, целостность сбережений, восстановление порядка. В духовном отношении это – полный крах всего; но ведь я уже переболел и оплакал Россию, какую я себе ее представлял и какую я желал ее видеть. <…> Большевизм, как опыт социалистической пугачевщины, настолько дик и тяжел, что даже владычество бронированного немецкого кулака кажется меньшим злом, чем разгул русских горилл»[42].

Подведем некоторые итоги. За период с лета 1917 до зимы 1918 г. в дневнике Ю.В. Готье образ России и большей части русских, увлеченных революционным вихрем, прочно обосновался в круге «Враг». Совершенно иной путь прошел образ «Германия и немцы». Он совершил дрейф из круга «Враг» в круг «Чужой». 27 февраля 1918 г. Готье записал: «Страшно, грустно, стыдно за всех и за весь этот отвратительный в своей дикости народ [русских – В.Ч.]. Ловишь себя на том, что ненависть к большевизму больше, чем ненависть к германизму»[43]. Правда, о приближении образа «Кайзеровский рейх и немцы» к центру, к «Я-Готье» говорить не приходится. Германцы все еще «дьяволы»[44], стремящиеся к захватам и играющие «с большевиками как кошки с мышами»[45]. В этом контексте совершенно логична реакция Готье на известие об антивоенных выступлениях на оборонных заводах Берлина в январе 1918 г.: «…все-таки было бы хорошо, если бы немцы немножко между собой порезались»[46].

Наблюдение за действиями германских властей и знакомство с условиями пресловутого Брест-Литовского мирного договора от 3 марта 1918 г. внесли изменения во взгляды Готье. Германия сдвинулась из круга «Чужие» в круг «Враг», где у Готье прочно обосновались советские вожди и поддерживающие их силы. «И большевизм и германизм, – записал историк 8 марта 1918 г. – как две петли, душат бедную, гаснущую русскую жизнь»[47]. Через два дня появилась еще одна весьма характерная запись: «Горько думать, что… наши все научные занятия – это никому не нужная роскошь, в которой русские гориллы не нуждаются и нуждаться не будут; а будущие владыки – немцы – сами сумеют использовать материальные и письменные памятники погубившего себя народа»[48].

После Брест-Литовского мирного договора Готье будущее России все чаще связывает с Антантой, которая осталась единственным бастионом на пути торжества «германского цезаризма». Не случайно историк очень сильно (по его собственному признанию, до состояния неврастении и до «чувства отупения») переживал из-за германского наступления на Западном фронте, начавшегося в конце марта 1918 г.[49] Переполнявшие эмоции автор выплеснул на страницы дневника в новой порции антирусских, антиеврейских и антибольшевистских тирад[50]. Некоторое успокоение у Готье наступило лишь к концу апреля. 21-го числа этого месяца он записал: «…все-таки немцы не в состоянии осилить армии народов сильных и себя уважающих»[51]. Правда, в последние дни мая – начале июня у Готье тревога за судьбу Западного фронта вновь нарастает[52]. В это время германские войска в результате наступления, начатого 27 мая 1918 г., вышли к реке Марне и приблизились к Парижу на 60 км.

Переживая за Антанту, Готье, отнюдь ее не идеализировал. 17 мая 1918 г. он записал в дневнике: «Вообще союзники нас понимают мало, а Американцы и вовсе ничего не смыслят в том, как нужно обращаться с русской дрянью…»[53].

Затишье на Западной фронте в конце апреля 1918 г. и приезд в Москву посла кайзеровского рейха графа Вильгельма фон Мирбаха-Харффа, которого Готье назвал «проконсулом Германской империи в разоренном Российской царстве»[54], подвигли историка к новым размышлениям над проблемой «Русские и немцы». 24 апреля 1918 г. в дневнике появилась следующая запись: «Глядя на глубину разврата общественного, политического, этического, нравственного и всякого другого, мне приходит теперь в голову, что если этот проклятый народ [русские – В.Ч.] и может вылечиться от своего сумасшествия, то только вековым немецким рабством. Это – лошадиное средство: или оно убьет русский народ (эта возможность не исключена), или оно его вылечит; другого лекарства не видно»[55].

В середине мая 1918 г., по наблюдениям Готье, «убеждение в том, что» «владычество немцев неминуемо», получило в обществе самое широкое распространение[56]. У самого историка укреплению подобных оценок способствовали, во-первых, новые (по выражению ученого, планомерные и целесообразные) захваты кайзеровским рейхом территорий бывшей Российской империи[57], во-вторых, известия из областей, занятых немцами. 1 июня 1918 г. Готье записал в дневнике: «Характерно полученное сегодня с оказией письмо от Юрьевских родственников (теперь, увы, опять Дерптских). Они jubelnd [восторженно (нем.)] встретили ritterliche deutsche Krieger [рыцарски благородных немецких воинов (нем.)], которые принесли им herliche Rettung [чудесное спасение (нем.)]. Как это ни горько, как ни ужасно читать это русскому человеку – здесь одна только голая правда. Для балтов немцы спасители, и русская разнузданная сволочь, вместе с тупыми латышскими дикарями, сделал все, чтобы заставить мирное население ждать немецких избавителей»[58].

В конце июня 1918 г., находясь на отдыхе за пределами Москвы в своем имении в Новое Загранье Тверской губернии, Готье увидел у крестьян новые срубы и по этому поводу мимоходом заметил: «…русский народ пользуется и набивает свой карман, а мне так вот и кажется, что все… имения будут непременно проданы немцам, и здесь появятся немецкие колонии и немецкие лесопилки»[59].

Итак, образ «Кайзеровская империя и немцы» на страницах дневника Готье в апреле – июне 1918 г. вновь переходит из круга «Враг» в круг «Чужой». Кайзеровская империя видится автору неким лекарством для умирающего больного. Причем прием этого сильного средства не обязательно излечит. Все может закончиться и летальным исходом. Дальнейшему продвижению образа Германии к «Я-Готье» мешала поддержка немцами большевиков или, точнее, их медлительность в деле свержения советской власти. Здесь показательна дневниковая запись от 4 июня 1918 г.: «…все бурлит, волнуется; все колеблет троны большевиков, но совершенно верны слова, ходящие по Москве, – если они и труп, то похоронить их некому, за исключением, конечно, тех же немцев»[60].

Борьба симпатий у Ю.В. Готье между Антантой и Германией в конце июня 1918 г. завершилась победой кайзеровского рейха. «Сатанинский силлогизм, – записал ученый 29 июня 1918 г., – России нужна сильная власть, сильная и умная монархия; ее может дать только Германия; ни Франция, ни Америка не могут восстановить монархии в России; они будут тщетно стараться создать у нас республиканскую власть; Англии все равно, что бы у нас ни было; значит победа Согласия [Антанты – В.Ч.] не даст желаемого для нас результата, а потому – о ужас – надо, логически мысля, желать победы Германии»[61].

Итак, Германия у Готье в конце июня 1918 г. двинулась из круга «Чужой» в круг «Другой». Причем немцы рассматривались историком уже не как сильнодействующее лекарство, а как спасители; как единственная сила способная дать России сильную власть. Здесь просматривается определенный параллелизм с отмеченными выше мыслями Готье лета 1917 г. о военной диктатуре.

Выражая надежды на помощь Германии в обустройстве России, сам Готье переехать в эту страну не спешил. Наоборот, с начала 1918 г. он все чаще начал задумываться над эмиграцией во Францию. Именно эта цель стала одной из причин, побудивших историка развивать отношения с находящимися в Москве подданными этой страны. Готье обычно писал о них с нескрываемой симпатией, поэтому его французских друзей можно смело поместить в круг «Свои»[62]. 

Лелея надежду на осуществление программы «Россия – сильная монархия, поставленная Германией», Готье на страницах дневника развивает еще один образ взаимодействия в будущем Москвы и Берлина. Точнее, взаимодействия России и Запада как целостного пространства. Еще до большевистского переворота, в июле 1917 г., Готье высказал мысль о том, что воюющие державы Антанты и страны Четверного союза будут «нами мириться», т.е. решать проблемы за счет расчленения России[63]. В 1918 г. этот образ получил развитие. В феврале Россия глазах Готье уподобилась хитону распятого Иисуса Христа, о котором метали жребий[64], в марте – Турции – этому «больному человеку Европы», чье наследство в недалеком прошлом делили ведущие государства мира[65], в апреле 1918 г. – «туше мамонта», подлежащей разделу[66].

В первой половине 1918 г. историка к мыслям о расчленении России западными странами возвращали как новые факты из международной и внутриполитической жизни, так и бытовые наблюдения на улице. Так проходя по московскому Денежному переулку 2 мая 1918 г. и встретив «2 немцев штатских, 2 немецких солдат, 1 французского офицера, 1 французского моряка», Готье задал себе риторический вопрос: «…не прообраз ли это будущей судьбы России под протекторатом наконец примирившихся народов запада?»[67]

Анализ дневника Готье показал, что летом 1918 г. многие значимые события: убийство графа фон Мирбаха-Харффа, левоэсеровский мятеж, начало наступления на фронтах сил Антанты, расширение в России Гражданской войной не стали у историка предметом развернутого анализа. Главная причина этого – удаленность Готье от Москвы. Историк с конца июня и до конца августа 1918 г. проживал и работал в упоминавшемся имении Новое Загранье, где основным источником информации были слухи и редкие, преимущественно большевистские, газеты. В контексте сказанного показательна его реакция на известие об убийстве германского посла: «…все это нуждается в дальнейших проверках и подтверждениях, ибо все это может иметь неисчислимые последствия. Данных мало, чтоб философствовать и писать комментарии; поэтому лучше терпеливо ждать»[68].

На мощные атаки Союзников на Западном фронте Ю. Готье обратил пристальное внимание лишь в последние дни августа 1918 г., что привело к появлению новых акцентов в образах кайзеровской Германии, России и Антанты. «…Положение смутно и более запутанно, чем когда-либо, – записал ученый в дневнике 4 сентября 1918 г., – немцев бьют союзники так, как никогда; хотя полной победы я еще не предвижу, но немцам трудно, и они отступают и сдают; это заставляет их дружить с большевиками и даже покровительствовать им, не из симпатий к ним, а для поддержки их против союзников, идущих против большевиков и против немцев. Великороссия в результате сделается театром неслыханной гражданской войны, где русские будут сражаться рядом с немцами против русских же, идущих вместе с союзниками. И русские пойдут друг на друга и будут сражаться и избивать самих себя, являя пример невиданной подлости и тупости»[69].

Приведенный выше отрывок позволяет сделать следующий вывод: к концу лета 1918 г. у Ю.В. Готье образы русских, немцев и народов стран Антанты оказались примерно на равном удалении от него самого (от «Я-Готье») в кругу «Чужой». Эта равно удаленность, однако, была не продолжительной. Известия о новых военных успехах Антанты возродили и укрепили у Готье симпатии к странам Согласия и их народам. Их победы стали, по словам историка, утешением и радостью его «буржуазному сердцу»[70].

Военные успехи Антанты Ю. Готье начал трактовать «торжеством истины на западе»[71]. Командующий армиями союзников маршал Фердинанд Фош в глазах ученого поднялся и затем превзошел удачливых и, как казалось, непобедимых кайзеровских военачальников Пауля фон Гинденбурга и Эриха Людендорфа («Фош по прежнему гвоздит Гинденбурга»)[72]. Симпатии к французскому военачальнику у Готье выросли настолько, что он в октябре 1918 г. в порыве чувств вывел на страницах дневника: «…хочется выпить, даже нарезаться за здоровье Фоша»[73].

В образе же немцев осенью 1918 г. у Готье появились пренебрежительные нотки. В это время он с мало скрываемым удовлетворением записывал: союзники немцев «шарахнули», «лупят» и «лупцуют»; у германцев же «что-то трещит», и им «начинает изменять» «крепость нервов»[74].

Поражение кайзеровского рейха в войне воспринималось автором дневника как заслуженная расплата «за дикую самоуверенность» немцев, «когда они в 1914 году зажгли мировой пожар»[75]. Наиболее обстоятельно это положение Готье развил 2 ноября 1918 г.: «Я очень рад тому, что подлая клика действительных империалистов, свивших издавна гнездо в Центральной Европе – прусские юнкера, венские жидовские банкиры, австро-венгерские аристократы и т.д., наконец, военные партии обеих стран – Австрии и Германии – словом, все те, которые действительно затеяли войну – что именно они повержены в прах и уничтожаются. Поделом. …немцы совершили 3 непоправимых ошибки: 1) начали войну, когда почти владели миром, 2) втравили в войну Америку, которая вовсе воевать не хотела, и 3) посадили в России большевиков. Всем этим руководящие немецкие круги доказали, что за их самоуверенностью скрывалась величайшая степень истинно немецкой тупости, такой, до которой не доходил ни один из народов земного шара, и вот результат – гибель монархий руками главных европейских монархистов, гибель империализма руками главнейших европейских империалистов»[76].

Примиряясь и даже приветствуя факт поражения Германии и ее союзников, Готье, тем не менее, испытывал некоторое удивление и, отчасти, что видно из последних строк приведенного выше отрывка, разочарование от случившегося. Это вполне объяснимо (вспомним отмечаемые выше надежды историка на немецкую помощь в деле восстановления в России сильной монархии). Теперь Готье и люди его окружения понимали: дни кайзера сочтены.

У Ю.В. Готье отголоски ностальгических настроений относительно Германии видны в дневниковых записях от 15 и 24 октября 1918 г. «…Странно думать, – записал он в первом случае, – что побежденными, в конечном счете побежденными, оказались немцы…»[77]. 24 октября Готье привел развернутое размышление по данному сюжету: «Я много думаю о том, что в действительности случилось в Германии и чем объяснить ее break-down [крушение (англ.)]; что-то в ней рухнуло внутри; быть может, здесь есть косвенное влияние русской революции: Германия зажгла ее, а теперь, когда она сама стала испытывать на себе тяжести поражений, тот дух, который она насадила у соседей, стал отзываться и на ней. Немцы от напряжения войны пострадали более, чем все другие, за исключением одной Франции, но разница между Францией и Германией та, что Германия, сама уже утомленная, лишилась всех своих союзников, а к обессиленной Франции могучие союзные силы все прибавлялись»[78].

На фоне фиксируемых успехов Антанты и неудач Германии осенью 1918 г. Готье с болью отмечал, что этот перелом произошел без России, что она оказалась вне игры накануне победы[79]. Имея ввиду известную евангельскую притчу о званых на вечерю, он записал 28 сентября 1918 г.: «Несчастные презренные русские: пир был готов, но званые оказались недостойны его»[80].

Ожидание окончания войны осенью 1918 г. обострило перед Готье вопрос о будущем России. И здесь в его записях удивительным образом переплетаются суждения весны этого года о сосуществовании России и западного мира (хотя и с известной корреляцией – отведением только Антанте решающей роли в определении судеб страны) и новыми мнениями, порожденными революционным движением в странах Европы. Еще 15 октября  1918 г. Ю.В. Готье отметил: «Всеобщее чувство, что назревает мир, …в зависимости от надежд на мир, во многом оживились и другие надежды. Конечно, одно из двух: или весь мир должен стать большевицким, или же мы должны жить, как все. Победившая сторона примется за нас, быть может, даже вместе с побежденными…»[81]. 23 октября эти мысли получили на страницах дневника дальнейшее развитие. Побудительным мотивом стало ознакомление историка с докладом лидера большевиков В.И. Ленина о международном положении на объединенном заседании ВЦИК, Московского совета и ряда других организаций 22 октября 1918 г.[82]. «…Одним дышит эта речь: беспросветной немецкой ориентацией, – передавал Готье свои впечатления, – для Ленина Германия остается пупом земли, если не империалистическим, то революционным, и вся сволочь, слепо идущая за ним, уже непоколебимо верует, что все та же Германия – на этот раз большевистская – решит судьбу мира»[83].

В связи с процитированным выше замечанием Готье отметим, что у большевиков иллюзорная вера в скорую победу мировой революции существенно окрепла несколько раньше, сразу после образования 3 октября 1918 г. в Берлине коалиционного правительства во главе с принцем Максимилианом фон Баденским, который объявил о готовности начать мирные переговоры с Антантой[84].

Известие о Ноябрьской революции в Германии и бегстве кайзера Вильгельма II стало рубежом в развитии у Готье образа «Кайзеровский рейх и немцы». Произошел распад образа на составные части. В записи от 10 ноября 1918 г. историк с нескрываемой досадой писал: «Всякий взрыв в Германии… может быть только вреден для остатков русской буржуазии, для Украины, для всех антибольшевистских элементов в России… Но…, если кому поделом встряска и даже возможная гибель – это германским принцам, юнкерам, банкирам и промышленникам, словом, тем, кого по справедливости надо называть мировыми империалистами»[85].

Итак, выделенные Готье социальные группы «немецких империалистов» у историка окончательно перебрались в круг «Враги». Однако, это перемещение коснулось далеко не всех жителей Германии. «Немцев, – записал ученый 14 ноября 1918 г., – мне глубоко жаль; вот куда приводит ослепление национальной гордостью»[86]. Таким образом, большая часть германского народа осталась для него на границе кругов «Чужой» и «Другой».

Подведем итоги. Образ «Россия и русские» у Ю.В. Готье с лета 1917 г. по осень 1918 г. оказался, пожалуй, наиболее статичным. Используя графическое изображение (круги «Я-Готье», «Свой», «Иной», «Другой», «Чужой» и «Враг»), можно констатировать, что лидеры сначала Временного правительства, затем большевистского режима вместе с подавляющей массой русских, не горевших патриотическими чувствами, были определены в круг «Враг» и получили хлесткое определение «гориллы», социальный смысл которого Готье позаимствовал у И. Тэна.   

Что касается образа «Кайзеровская Германия и немцы», то он у историка на страницах дневника оказался в неразрывной связи с образом «Россия и русские» и в меньшей степени – «страны Антанты и их народы». У Готье образ «Германия и немцы» с июля 1917 по ноябрь 1918 г. был весьма подвижен и неоднократно выходил за рамки круга «Враг», приближаясь к кругу «Другой», никогда, правда, эту границу не пересекая. На динамику и вектор движения влияли внешние и внутренние факторы, включая сиюминутное настроение автора. К окончанию Первой мировой войны немцы в глазах Готье как бы разделились на две части – население в целом, занявшее нишу на границе кругов «Чужой» и «Другой», и свергнутая правящая верхушка, отправленная автором в круг «Враг».

Динамика и разно векторная направленность, отмеченная в развитии образа «Кайзеровская империя и немцы», была характерна также и для взгляда Готье на государства Антанты и их народы. Они, то приближались, то удалялись от центра (от «Я-Готье»), но никогда не входили в круг «Свои». Это сделали лишь отдельные люди, которые либо входили в ближайший круг общения Готье, либо как маршалу Ф. Фошу он им симпатизировал за победы на поле битвы.