• Главная
• О семинаре
  • История Семинара
  • Оргкомитет
  • Правила пользования сайтом
  • Модераторы
  • Часто задаваемые вопросы
• Мероприятия
  • Текущее
  • Архив
• Библиотека
  • Издания семинара
  • Отчеты о мероприятиях семинара
• Участники
  • Вход
  • Список участников семинара
  • Регистрация
  • Дополнить \ Редактировать
• Ссылки

Жукова Л.В. Русские и англичане во время осады посольского квартала и «Пекинского похода» союзных держав (1900 г.)

Говоря о специфике русских исследований в области внешней политики И. Нойманн отмечает, что «в самой России легитимность и осмысленность ссылок на прошлое при обсуждении современных повседневных политических проблем очень редко ставится под вопрос»[1].

Анализируя исследование Чарльза Тейлора «Источники Я», И. Нойманн выделяет три сценария «идей о «Я» в западной традиции»: «Во-первых, это идея долга по отношению к другим. Во-вторых, это идея существования  идеала <..> героический сценарий <…> Третьим измерением является идея презентации «Я»»[2]

Таким образом, предмет настоящего исследования вполне актуален.

Сидение дипломатов в осаде во время восстания ихэтуаней в Китае – момент пересечения всех трех сценариев.

Это событие, несмотря на его непродолжительность, должно было во многом изменить представление народов друг о друге и в дальнейшем оказать влияние на их взаимоотношения, а также способствовать осознанию вопроса собственной национальной и культурной идентичности.

Неслучайно один из участников событий – Ричард Колтман отметил, что едва ли не самым важным результатом осады стало именно это – узнавание друг друга, когда не хватало всего самого необходимого, страх за свою жизнь и жизнь своих близких «обнажал нервы»[3].

Отношение англичан и русских друг к другу во время осады посольского квартала с самого начала во многом диктовалось взаимным соперничеством двух Империй в Китае.

Осознание собственных интересов англичан в Китае  в условиях 90-х годов XIX в. далеко не однозначно. От «чая, шелка и опиума»[4]  Англия переходит к борьбе за политическое влияние и обнаруживает серьезную конкуренцию со стороны России.

Выступив на стороне Китая во время японо-китайской войны 1894-1895 гг. Россия не только продемонстрировала свое дружеское расположение к Китаю, но и достаточно решительно заявила о собственных интересах в регионе.

Успехи самой Британии в Китае были несколько скромнее. «В начале 90-х гг. XIX века между китайскими правительственными чиновниками высшего ранга и

иностранными дипломатическими представительствами в Пекине <…> не существовало никаких иных отношений, кроме  церемониальных. <…> Дипломатия  Китая в лице Ли Хунчжана заключалась в лавировании между различными внешними силами с целью их нейтрализации, а конкретно — в поддержке русско-французского влияния в противовес английскому»[5].

В 1894 г. и в 1895 г. Англия еще не совсем определилась - либеральный кабинет Розбери высказался о возможности англо-русского сближения, и в 1895 г., когда новое, консервативное правительство Солсбери также надеялось на сближение с Россией, а газетах даже появились статьи о возможности раздела Китая между Англией и Россией[6].

Однако, не встретив ответной готовности, Англия переключается на Японию: «Что касается нас, то не будет вреда, если Япония выступит в качестве противовеса против страшной державы, простирающей одну из своих рук вокруг Северной Азии» - пишет "St.James Gazzete" 18 марта 1895 г.[7], под «страшной державой» подразумевая Россию.

В английской прессе начинается нагнетание антирусских настроений. Анализ статей, приводимых в диссертации С. А. Данилина, позволяет сделать заключение о некотором сходстве идей, используемых для формирования образа врага в общественном сознании в двух странах. В России для формирования образа врага-японца использовались идеи расовой розни, опасности для европейской цивилизации, кошмар геополитических притязаний потенциального врага[8]. Также и в английских газетах читателю обещают, что Тихий океан превратится в русское озеро, Россия угрожает «англосакской расе», и европейской цивилизации[9].

Практически одновременно в русской прессе разворачивается антианглийская кампания. 

Русско-китайский договор 1896 г., контракт на постройку КВЖД, передача России в аренду на 25 лет Порт-Артура и Дальнего с прилегающими территориями  обеспечили ей преимущественные права в Маньчжурии. Однако пресса видит для России конкурентов в Европе, и в первую очередь – в Англии. Во всяком случае, в газетах появляются статьи, обвиняющие Англию в злостном интриганстве, крайнем эгоизме и жестокости.

Оригинальной идеей становится мысль об общей ненависти Европы к англичанам.

Во время своего заграничного путешествия министр иностранных дел М. Н. Муравьев нашел, что как во Франции, так и в Германии,  демонстрируют «одинаковую ненависть к  Англии» и «решение всеми силами противодействовать ее интригам»»[10]. В том же духе выдержаны и статьи некоторых русских газет, например, «Русских Ведомостей»[11].

В феврале 1898 г. Англия добилась от Китая обязательства не отчуждать в пользу какой-либо третьей стороны территории в бассейне р. Янцзы и сохранить за британским подданным должность главного инспектора морских таможен, а в июне 1898 г. - добилась уступки Вэйхайвэя и области, лежащей позади полуострова Коулун (Цзюлун). Таким образом, сфера влияния Великобритании находилась в районе р. Янцзы.  

Русские, в свою очередь, заняли Порт-Артур.

В 1899 г. соглашение о разделе сфер влияния в Китае, наконец, было достигнуто[12] и «самоотверженные действия двух ревнивых соперников  <…> разрешились дружеским обменом нот, свидетельствовавшим о достигнутом обеими державами полном взаимном понимании»[13].

Этим соглашением, как утверждал М.Н. Муравьев «нам удалось бы, в согласии с высочайшими предначертаниями государя императора, обеспечить вполне дружественные отношения с Англиею в делах, касающихся Крайнего Востока»[14].

Однако, кажущаяся идиллия в отношениях двух государств длилась совсем недолго. По словам посла Великобритании  в России О’Конора, в Лондоне придавали большое значение вопросу о китайском займе, «газеты стали говорить о неуспехах английской политики в Китае, объясняя это возрастающим политическим влиянием России на Крайнем Востоке, все более и более задевая национальное чувство англичан»[15].

Начинается взаимный «кошмар геополитических притязаний», иллюстрацией которого в России становятся утверждения, что интересы Британии – «во всех частях Поднебесной империи»[16]. В Англии, в свою очередь, появляются карикатуры «карты Европы», на которых видно, что ни Европе, ни Китаю на карте просто не остается места.

Одной из основных идей  британских газет была точка зрения о крахе британской политики в Китае и о том, что политическое влияние Великобритании на китайское правительство уже не было исключительным[17]. Начинается и поиск виновных в этом. Интересно, что некоторые авторы, например, Эрнест Сатоу[18] и Роберт Харт[19] ответственность перекладывают на дипломатов. Первый, например, отмечал, что посылаемые на Восток дипломаты  «не понимали восточных проблем. Были очень дружественны, но не более того». А второй утверждал, что в Китай просто необходимо было назначать «опытного, деятельного человека, обладающего чувством такта и дипломатическими способностями, и имеющего доскональное знание Китая и китайцев <…> Такой человек не только смог бы иметь дело с китайцами, зная черты их характера, но и смог бы оставаться в курсе всего, что происходит и быстро сообщать обо всех событиях своему Правительству»[20].

Между прочим, впоследствии и русские дипломаты не раз подвергались обвинениям в недальновидности и непонимании событий, происходящих вокруг. В частности, В. В. Корсаков отмечает, что «никто из патентованных знатоков Китая и его дел не задал себе труда вникнуть в сущность начавшегося народного движения, поразмыслить над причинами, его вызвавшими»[21].

Занятые взаимными обвинениями, обе страны, в конечном итоге, действительно недооценили начинающееся в Китае движение ихэтуаней.

В начале восстания взаимные претензии небольших колоний иностранцев, проживавших в Пекине, даже немного обострились.

Все иностранцы, проживавшие в Китае, по мнению Р. Харта делились на купцов, миссионеров и дипломатов[22] и их темперамент, поведение и образ жизни больше диктовался их занятиями.

Русские наблюдатели представляли, что жизнь иностранцев в Китае была, во-первых, «основана исключительно на официальных отношениях и сношениях между собою; знакомства поддерживаются обедами, вечерами и визитами в определенные для этого дни и часы  <…>  Все в Пекине живут замкнуто, каждый сам по себе, оглядываясь и опасаясь»[23]. Русские больше склонны были воспринимать окружение по принципу национальной (государственной) принадлежности.

Традиционные внешнеполитические противники, в первую очередь анг­личане, воспринимались негативно[24]. Зато французы пользовались симпатией[25]. Благоже­лательно воспринимались немцы[26].

Оказавшийся в Китае уже во время восстания Д.Г. Янчевецкий[27] довольно остро описывает быт колоний и отмечает, между прочим, огромное влияние на всех англичан, которые установили «правильный образ жизни»[28].

С одной стороны, они принесли с собой комфорт и прогресс  - «Красивая набережная, безукоризненные шоссейные улицы, широкие правильно распланированные и обсаженные тополями и акациями, сады, живописный парк Виктории, нарядные дома смешанного англо-саксонского типа, клубы, почта, телеграф, телефон, канализация и газовое освещение. Несколько больших блестящих магазинов, из которых первенствует Hall and Holtz, продают все, что нужно избалованному европейцу»[29].

С другой стороны, англичане завели свои порядки – спорт, костюмы, виски.

«Некоторые русские на Востоке усердно следуют этикету и режиму, установленному англичанами, и до того англоманствуют, что истинное джентльменство и свою цивилизаторскую миссию на Востоке видят только в том, чтобы говорить по-английски, читать лондонский «Таймс», играть в теннис, носить английские шлемы, черные чулки и белые башмаки, выпивать ежедневно бутылку виски и презирать китайцев»[30].

Таким образом, русские в Китае оказались более зависимы от внешнеполитических пристрастий собственного правительства. Любопытно при этом, что неприязнь к англичанам русские объясняли их высокомерием и замкнутостью. Англичане же, в свою очередь, считали русских нелюдимыми[31].

Рознь между колонистами искусно поддерживали китайские политики. Русские считали, что англичане жестоко и высокомерно обращаются с китайцами, откровенно презирают их[32].  Англичане же, в свою очередь выслушивали жалобы на русских от китайских сановников «по секрету»[33]. В результате и у русских и у англичан возникает странное ощущение, что недовольство боксеров направлено на кого угодно, только не на них.

С конца мая, когда восставшие уже подошли к Пекину,  паника среди иностранцев нарастала, начались взаимные обвинения²², причем англичане обвиняли русских, считая, что России было бы ближе всего обезопасить иностранцев в Тяньцзине и Пекине: на заседании ди­пломатического корпуса английским посланником было сделано заявление «д. с. с. Гирсу, что нам следо­вало бы занять Пекин войсками из Порт-Артура и обе­спечить таким образом безопасность пребывающих здесь иностранцев»[34].

Михаилу Николаевичу ответить на это было нечего. 15 мая, когда боксеры разрушили русскую часть железной дороги в районе Фынтай, посланник уже телеграфировал командующему войсками Квантунской области «прошу немедленно доставить десант в сто человек в Таку, для следования в Пекин»[35].

По получении 16 мая депеши Гирса, Алексеев распорядился отправить в Таку под командой Веселаго часть эскадры в составе броненосца «Сисой Великий», крейсера «Дмитрий Донской», лодок «Гремящий», «Кореец» и минных крейсеров «Всадник» и «Гайдамак». Вечером 16 мая суда прибыли в Таку (Пейхо), так что в этом отношении он сделал все, что мог.

Вместе с тем,  М. Н.  Гирс вовсе не был так уж спокоен. Понимая уже, что здание посольства придется оставить, он был ужасно озабочен судьбой портретов госу­даря, не понимая, как с ними поступить, чтобы уберечь от поругания. Более или менее организованно прошла эвакуация банка - заранее были собраны и уложены «самые необходимые вещи, а также самые важные из книг и докумен­тов»[36]. Некоторое упрямство проявил архимандрит о. Иннокентий. Около пра­вославной миссии были наклеены объявления о том, что она будет сожжена 26 мая, накануне к архимандриту заезжал посланник, упрашивая перевезти вещи миссии и самому перебраться на южное подворье.

Однако, пусть и с трудом, организовать переход в английское посольство удалось.

В английском посольстве было не очень просторно, и все же русским выде­лили дом второго секретаря миссии Деринга - семь комнат с двумя верандами и двумя коридорами на 34 человека[37]. Особенного ощущения тесноты не было[38] даже напротив - иногда, поддаваясь панике, забивались все вместе в одну, са­мую маленькую комнатку.  

Во время сидения в английском посольстве Михаил Николаевич как раз показался вполне коммуникабельным, распорядительным и деятельным джентльменом и знатоком Китая[39], и, кстати, смелым человеком.

Он все время, невзирая на обстрелы, навещал русских, остававшихся в здании русского посольства и в банке, и старался морально поддержать и успокоить русских дам[40]. Как только представилась возможность, 11 июля М. Н. Гирс с супругой возвратился в русскую миссию и поселился снова в своем доме[41].

Жена его и дочь  помогали в госпитале.

Что касается английского посланника  – это был недавно назначенный в Пекин сэр Клод Максвелл Макдональд.

По утверждению Ю.Я. Соловьева это был весьма неопытный дипломат, бывший офицер, попавший «в Китай с губернаторского места в одной из африканских колоний»[42].

Сын военного, получивший военное образование, сэр Клод начал военную карьеру с 1882 г.  и участвовал в нескольких военных кампаниях, и действительно некоторое время занимал административные посты в Африке, где, собственно и получил опыт дипломатической службы. Выйдя в отставку, видимо, в чине полковника, в 1896 г. он был назначен посланником в Китай[43].

На взгляд русских Макдональд не отличался дипломатической тонкостью. На следующий день после коронации Николая II он нанес визит Кассини и «выразил не поздравления, а  соболезнование в связи с ходынской катастрофой»[44], чем и взбесил русских.

На самом деле уже упоминавшиеся размышления Роберта Харта относительно посланника в Китае – камень в огород Макдональда, который ничего не понимал в китайских делах. Говоря об этой некомпетентности и легкомыслии, Ю.Я. Соловьев приводит анекдот: «После занятия нами Порт-Артура между иностранцами ходил рассказ, что однажды в разговоре с кем-то из своих соотечественников в Китае английский посланник сэр Клод Макдональд, шутя, приводил распространенное мнение, что китайцы вообще не отличают одни европейские страны от других и что, например, для них Австрия и Голландия - одно и то же. На это собеседник Макдональда ядовито заметил: "Да, но Россию от Англии китайцы прекрасно отличают". Этим он намекал на русские успехи в Китае, с которыми англичане никак не хотели примириться»[45].

В самом начале восстания английский посланник, подобно многим другим европейцам, не придал значения происходящим событиям[46].

21 мая он писал лорду Солсбери, что «поведение жителей в городе продолжает быть спокойным и вежливым в отношении иностранцев», а  буквально на следующий день были растерзаны два английских миссионера.

Во время осады посольств его военный опыт очень пригодился – он осуществлял командование немногочисленными военными силами осажденных и был «одним из немногих дипломатов, действительно принимавших участие в обороне. Полли Кондит Смит, одна из осажденных, записала в своем дневнике, что он старался делать все, что необходимо, но ему было трудно отдавать приказания представителям других национальностей, которые были в Британском посольстве и которые завидовали его положению»[47].

Надо отметить, что, если Макдональд и вызывал у кого-то из осажденных раздражение, то, очевидно, не у русских. Во всяком случае, никто его не критиковал напрямую, даже напротив.

В.В. Корсаков довольно подробно описывает события 18 июля, когда в английском посольстве получили известие, что боксеры ночью собираются покончить со всеми европейцами. «Известию этому сэр Клод придал большое значение. Он собрал у себя всех европейцев, составлявших отряд добровольцев, и обратился к ним с речью, призывая каждого до последней капли крови защищать женщин и детей, находящихся под защитой английского посольства. Сэр Клод обратился также с письмом и к европейским десантам, прося их тотчас же спешить на помощь к англичанам, как только будет дан сигнал»[48].

Во время осады он все время направлял десант в те места, где это было наиболее необходимо[49]. И вообще, сэр Клод показал себя человеком энергичным, ясно понимавшим положение осажденных[50].

Русские, видимо, вызывали у Макдональда некоторую симпатию. Во всяком случае, он выразил свою благодарность русским матросам (10 июня во время тушения пожара)[51]. Правда комментарий к этой благодарности у самих русских оказывается несколько двусмысленный: «Англичане были в восторге от молодецкой работы и бесстрашия русских и долго все еще выражали удивление, отчего у русского человека такое влечение и склонность все разрушать скоро и основательно»[52].

Из других англичан - активных участников обороны наибольшие симпатии вызвал корреспондент газеты Times  Моррисон[53] и молодой атташе Давид Олифант[54].

Надо отметить, что симпатии русских к корреспонденту Моррисону были отнюдь не взаимны. Колтман, например, отмечал, что корреспондент не испытывал доверия к русским, в мелочах постоянно отыскивая скрытый смысл и «недобрые намерения по отношению к британским интересам»[55].

В свою очередь, русские произвели на англичан новое впечатление. Колтман пишет, что многие англичане обнаружили для себя, что русские – настоящие джентльмены[56]. Особенно понравился ему лейтенант барон Раден. Он все два месяца осады спал не раздеваясь, похудел как скелет, но п-прежнему оставался учтивым офицером и джентльменом, даже в обстоятельствах, совсем не располагавших к этому[57].

В результате Колтман приходит к заключению, что «русские джентльмены – превосходные джентльмены и одновременно изумительные лингвисты»[58]. Колтман довольно пространно описывает умение М. Н. Гирса и других русских разговаривать с представителями разных национальностей на их языках «и, по-видимому, одинаково бегло»[59].

У некоторых осажденных, правда, сложилось иное впечатление. Мартин, например, не без сарказма отмечает, что русские «не понимали ни слова» из речей, с которыми к ним обращался Макдональд[60].

Мартин не совсем прав. Русские действительно показывали большое стремление к коммуникабельности и сотрудничеству. Например, о. Авраамий в госпитале старался облегчить не только страдания соотечествен­ников, но и других раненых, даже когда не знал языка. Он мужественно всю ночь дежурил около раненого японца, отгоняя мух и разговаривая с ним[61]. В.В. Корсаков также рассказывает о русских дамах, которые в госпитале обращались к раненым на их языках, в том числе и на японском.

Таким образом, русские произвели на англичан очень приятное впечатление, показав себя «не только истинными джентльменами, но и приятными компаньонами»[62].

В тесной, полной лишений и опасностей жизни осажденных это имело большое значение, хотя не все русские были склонны к сотрудничеству[63].

Надо отметить, что русские к англичанам относились значительно более сдержанно. Гораздо больше позитивных отзывов – об американцах и о французах. Что касается англичан, то один эпизод заслуживает внимания. Во время осады, уже испытывая серьезные проблемы с продовольствием, Д. Д. Покотилов сумел неожиданно и очень дорого – за 210 рублей,  купить «целое свиное семейство, состоявшее из большой свиньи и пятерых двухнедельных поросят. Купил он это семейство у англичанина Peter Turner, который в Пекине проживал в качестве архитектора и подрядчика и не плошал, наживая на всем бешеные деньги»[64].

 Групповой портрет охранников-добровольцев в британском посольстве в Пекине

Вообще, русские несколько отстраненно относились к англичанам.

Это касалось не только дипломатов, но и военных.

Можно сказать, даже, что английские десантники вызывали некоторое раздражение. «<…> в своих синих мундирах и черной шапочке лодочкой на голове, надетой на бок, выглядели чистенькими, приглаженными приказчиками. Они производили впечатление очень приличных молодых людей, которые случайно одеты в военную форму, случайно исполняют обязанности солдата, но в существе своем они вовсе не солдаты, а только случайные военные. В английских солдатах все было чисто, выправлено, но силы военной, которая внушает доверие в друзьях и страх во врагах, - этой силы не было»[65]

Русские моряки старались избежать контакта с английскими морскими пехотинцами, «к которым они чувствовали настоящую антипатию. Не то чтобы у них были большие разногласия, <…> но казалось, им приятнее оставаться по отдельности»[66].

Случались и трагические недоразумения. Об одном таком случае упоминает В.В. Корсаков: «Англичане, спавшие на открытых платформах, схватились со сна за свои ружья и, не отдавая себе отчета, открыли ружейный огонь по направлению бегущих к вагонам русских, полагая, что это бегут китайцы <…> Вследствие такой рокойо ошибки было убито двое русских матросов, а ранено пятеро. Один из раненых получил удар штыком в то время, когда пытался взлесть на платформу к англичанам, и кричал: "русс, русс! ". Но паника англичан была так велика, что они открыли огонь, не получая даже приказания от офицера <…> Когда все выяснилось и успокоилось, то раненый в плечо штыком матрос пришел к своему офицеру и горько жаловался на англичан, говоря: "Нешто так делают? Воюем вместе, союзно, а они штыком? Я кричу им: "русс, русс, а он – знай меня штыком. Так не можно. Вы скажите им, ваше благородие"»[67].

Русские же вызывали у англичан значительно большую симпатию. Как отмечал Колтман, русские солдаты работали больше, чем остальные[68]. Все отмечали их смелость и бесстрашие.

Таким образом, осада посольства в Пекине дала новый важный опыт взаимного узнавания русских и англичан.

Русские показали себя значительно более консервативными и зависимыми от предшествующего, довольно негативного впечатления. Не вступая в конфликты, скорее стремясь избежать контактов, русские в целом не изменили своего мнения об англичанах. Можно даже говорить о некотром расширении негативных представлений.

Расширение негативных представлений идет по трем направлениям.

Во-первых, конечно, раздражает политика англичан.

Если высказывания Ю.Я. Соловьева о сэре Клоде Макдональде можно объяснить   дипломатическими дрязгами и взаимной неприязнью колонистов, то ехидное замечание А.В. Верещагина, что «англичане и в танцах так же упорны, как и в политике»[69], как раз выдает общее раздражение русских по отношению к англичанам, совсем не связанное с личной неприязнью.

Во-вторых, используется тема «торгашества» англичан, наживающихся даже на голодающих в осаде.

В-третьих, английские солдаты изображаются «приказчиками», людьми, случайными на войне, чистенькими, неловкими, «упитанными»  и «краснощекими»[70], т.е. совершенно не воинственными. 

Наконец, общее раздражение русских откровенно прорывается уже после освобождения посольств.

«В миссии мы узнали, что первыми освободителями посольств были англичане, так как они первые явились в посольства. На все наши доводы и объяснения дипломаты отвечали сомнительной улыбкой и ставили нам в пример англичан, которые всегда и всюду оказываются первыми»[71].

Легко пренебрегая истиной, Д.Г. Янчевецкий, не скрывая досады, пишет, что «Ни в штурме Пекина, ни в отражении китайских войск для освобождения посольств англичане не принимали никакого участия и поэтому не имели ни раненых, ни убитых. И только когда англичане уже были в своем посольстве, то два сипая, которые забрели слишком далеко в посольский сад, были ранены. Один из них был убит. В течение всего похода англичане несколько раз уклонялись от совместных боевых действий с союзниками и также уклонились от штурма Пекина[72].

Англичане показали значительно большую лояльность к русским, несмотря на предшествовавшую кампанию английских  газет,  довольно не оригинальными способами создававшую образ врага.

Вообще-то англичане не склонны рефлексировать, но, возможно именно благодаря этим газетным высказываниям, из всех иностранцев русские, похоже, привлекают едва ли ни самое большое внимание.

Позитивный образ русских создается методом «приближения» - русские – «тоже джентльмены», способны и к совместным действиям и к взаимопониманию. Кроме того, отмечается смелость русских, их работоспособность и самоотверженность. За некоторым исключением англичане склонны открыто демонстрировать свои симпатии: «сикхи, раджипуты и бенгальские уланы, рослые и красивые, которые с искренней радостью кричали свое «ура» в ответ на ура русских, которых они считают своими давнишними друзьями»[73].